Миры Филипа Фармера. Том 15. Рассказы - Страница 30

Эдди был не дурак. Он теперь знал, что десять юных созданий не опасны, если только он не будет досаждать им. А если он будет вести себя плохо, то его отправят в мясорубку, которую ему только что показали.

Его снова подняли и понесли вдоль стены, пока не ткнули носом в знакомое светло-серое пятно. Исчезнувший было запах обезьяньей клетки снова усилился. Источником запаха, как определил Эдди, была совсем маленькая дырочка, появившаяся в стене.

Когда же он не отреагировал — он пока понятия не имел, каких действий от него ждут, — щупальца уронили его так неожиданно, что он упал на спину. Падение на податливую плоть не причинило ему никакого вреда, и он встал.

Итак, что же делать дальше? Надо пересмотреть припасы. Вот их перечень: панрад. Спальный мешок, который ему не понадобится, пока теперешняя чересчур уж жарковатая температура сохраняется здесь на прежнем уровне. Флакон капсул Старой Красной Звезды. Термос-непроливайка с надетой на него соской. Коробка с пайками A-2-Z. Походная плитка. Патроны для его двустволки, валявшейся теперь где-то рядом с «валуном» — панцирем животного. Рулончик туалетной бумаги. Зубная щетка. Паста. Мыло. Полотенце. Пилюли: Нодора, гормональные, витаминные, долговечности, рефлекторные и снотворные. Тонкая, как нить, проволока в сотню футов длиной, если ее размотать, которая в своей молекулярной структуре томила в заключении сто симфоний, восемьдесят опер, тысячу разнообразных музыкальных произведений и две тысячи великих книг, начиная от Софокла и Достоевского до современного бестселлера. Ее можно было бы проигрывать в панраде.

Он вставил проволоку в панрад и, нажав на кнопку, произнес:

— Пуччини «Che gelida manina» в исполнении Эдди Феттса, пожалуйста.

И пока он одобрительно внимал собственному восхитительному голосу, он вскрыл банку, которую нашел на дне мешка. Мать положила в нее тушеное мясо с овощами, оставшееся от их последней трапезы на корабле. И хотя он не знал, что происходит, он почему-то был все же уверен в том, что находится пока в безопасности, и поэтому с удовольствием жевал мясо и овощи. У Эдди переходы от отвращения к аппетиту совершались иногда до удивления просто.

Он съел всю банку и завершил еду несколькими крекерами и плиткой шоколада. На этом паек закончился. Пока есть еда, он будет сыт. Затем, если ничего не подвернется, он тогда... А затем, успокоил он себя, облизывая пальцы, его мать, которая на свободе, обязательно найдет какой-нибудь способ, чтобы вызволить его из этой напасти.

Она бы сумела.

5

Ненадолго умолкший панрад принялся сигналить. Эдди направил фонарик на антенну и увидел, что она указывает на улиток, которых он по своей привычке уже фамильярно окрестил. Он назвал их Слизняшками.

Слизняшки подползли к стене и остановились вплотную к ней. Они разинули рты, расположенные у них на макушке головы, как это делает множество голодных птенцов. Диафрагма открылась, и оба края отверстия сложились в желоб. По нему хлынул поток горячей дымящейся воды с большими кусками мяса и овощами. Тушенка! Тушенка, которая с точностью падала в каждый ожидающий рот.

Вот как Эдди стала известна вторая фраза из языка Матери Полифемы. Первое сообщение означало: «Кто ты такой? » Второе — «Подойди и возьми это! »

Он провел опыт. Он отстучал на своем приборе последнюю серию сигналов, что услышал. Слизняшки, все как один — кроме того, в чей рот в данный момент падала еда, — повернулись и поползли к нему, но через пару футов в замешательстве остановились.

Так как Эдди отстучал сообщение по передатчику, у Слизняшек, очевидно, имелся своего рода встроенный пеленгатор. В противном случае они не сумели бы отличить его импульсы от материнских.

Тут же на него с силой обрушилось щупальце и, ударив его по плечам, сбило с ног. Панрад прострекотал свое третье вполне разборчивое зззт-сообщение: «Никогда больше не делай этого! »

И затем четвертое, после которого десять юных созданий, подчинившись, развернулись и заняли прежние позиции.

— Сюда, дети.

Да, они были потомством, детьми, которые жили, ели, спали, играли и обучались общению в утробе своей матери — Матери. Они были подвижными отпрысками этого обширного неподвижного организма, который изловил Эдди, словно лягушка муху. Это Мать. Та, которая когда-то была точно такой же Слизняшкой, пока не выросла размером с хорошую свинью и не была исторгнута из материнской утробы. Которая, свернувшись в плотный шар, скатилась с родного холма, распрямилась внизу, дюйм за дюймом медленно взобралась на следующий холм, снова скатилась и так далее. Пока не нашла пустой панцирь взрослой особи, которая умерла. Или же, если она хотела занять в своем обществе высшее положение его полноправного члена, а не просто непрестижной оссирее, она нашла голую вершину высокого холма — любую возвышенность, которая господствовала над огромной территорией, — и там осела.

И там она пустила в землю и скальные трещины множество тонких, как ниточка, усиков. Питаясь за счет ее тела, они с каждым днем все больше утолщались, все глубже прорастали и пускали новые отростки. Глубоко под землей корешки совершали свою работу — химия на уровне инстинкта. Они искали и находили воду, кальций, железо, медь, азот, углерод, заигрывали с земляными червями и всевозможными личинками, домогаясь сокрытых в них жиров и протеинов. Они разлагали вещество, в котором нуждались, на мельчайшие коллоидные частицы, всасывали их по нитяным трубочкам усиков и отдавали почти бесплотному телу, бессильно скорчившемуся где-нибудь на ровной площадке на вершине горного хребта, холма, пика.