Миры Филипа Фармера. Том 15. Рассказы - Страница 146

146

Во сколько Адмирал оценивает расстояние до Сипанго?

Громы Господни! Савонарола сегодня публично поносил папу, богатства Флоренции, литературу и скульптуру Греции, а также опыты учеников святого Роджера Бэкона... Ззз!.. Искренен, однако в незнании своем опасен... Предсказываю ему кончить дни на том костре, куда он отправляет нас...

... Хлоп!.. Сейчас помрешь... Два наемника-ирландца, Пэт и Майк, гуляют по улицам Гранады, а в это время прекрасная сарацинка с балкона выплескивает на них полный горшок... Хссссс!.. Пэт глянул вверх и... (Треск... ) Хорошо, а? Брат Хуан прошлым вечером рассказал.

PV... PV... Ну, понял?.. PV... PV... Да, знаю, что опасно такими шутками бросаться, но нас сегодня никто не подслушивает... Ззззз... То есть я так думаю....

Эфир гнулся и скрипел от их болтовни. Наконец отче-искрец отстучал знаменующее конец разговора PV — Pax Vobiscum, выдернул шнур наушников из розетки и сдвинул их с ушей, как полагалось по уставу, на виски.

Он слез с толдильи, больно оцарапав брюхо о край доски, и подошел к поручням. Там стояли, негромко переговариваясь, де Сальседо и де Торрес. Висящая над ними лампа озаряла золотисторыжие волосы пажа и черную бородищу толмача. Розовые отблески бродили по гладко выбритым щекам и светло-алой рясе монаха-роджерианца. Откинутый капюшон служил вместилищем для блокнотов, перьев, чернильницы, гаечных Ключей, отверток, книги шифров, логарифмической линейки и справочника по ангелике.

— Ну, шкурная твоя душа, — фамильярно обратился к нему юный де Сальседо, — какие вести из Лас-Пальмаса?

— Уже никаких. Слишком много помех. — Монах указал на катящуюся по окоему моря Луну и неожиданно взревел: — Ну что за зеница! Красна и прегромадна, как мой почтенный нос!

Моряки рассмеялись.

— Однако, отче, — заметил де Сальседо, — с течением ночи она будет становиться все меньше и белее. В то время как ваш отросток будет все больше и насыщенней цветом обратно пропорционально степени подъема...

Тут он, хихикнув, смолк, ибо монах внезапно опустил нос, подобно ныряющему дельфину, потом поднял его, словно упомянутый зверь, выпрыгивающий из волн, и снова углубился в тяжелые струи их дыхания. Глазки его мерцали и, казалось, искрились наподобие воплотителя в его толдилье.

Несколько раз святой отец фыркал и принюхивался, напоминая тем указанного дельфина, и, видимо, удовлетворившись учуянным, хитро подмигнул. Что именно он обнаружил своими опытами в дыхании моряков, святой отец, однако, не сообщил, а вместо того переменил тему беседы.

— Весьма забавная личность этот отче-искрец с Канар, — сказал он. — Развлекает меня самыми разнообразными философиями, равно истинными и ложными. Вот например, прежде чем нашу беседу прервало сие явление, — он махнул рукой в сторону кровавого глаза, взиравшего с небес, — мы обсуждали идею, высказанную Дисфагием Готемским. Он называл ее «параллельными потоками времени». По его словам выходит, что существуют иные миры во вселенных одновременных, но не сочетанных, ибо Господь, будучи Магистером Алхимии, иными словами, творцом всемогущим и пределов в творении, а равно и пространстве, лишенным, мог — а вероятно, и должен был — сотворить множественность континуумов, в коих истинным является любое вероятное событие.

— У? — хмыкнул де Сальседо.

— Именно так. Скажем, королева Изабелла могла отвергнуть планы Колумба, и он никогда не пытался бы добраться до Индии через Атлантику. И мы не стояли бы здесь, все дальше уходя в океан на наших трех скорлупках, между нами и Канарами не плыла бы цепь буев-усилителей, а я с борта «Санта-Марии» не вел бы увлекательных разговоров в эфире с отче-искрецом из Лас-Пальмаса.

Или, допустим, Церковь преследовала бы Роджера Бэкона, вместо того чтобы поддерживать, и не возник бы орден, чьи изобретения так много совершили для обеспечения монополии Церкви в деле алхимии и ее духовного окормления в сем некогда языческом и дьявольском ремесле.

Де Торрес открыл было рот, но монах оборвал его величественным и властным жестом.

— Или — что еще более нелепо, однако наводит на глубокие раздумья, — представим себе миры, где действуют иные законы природы, как предположил этим вечером мой собрат. Одна мысль показалась мне особенно забавной. Как вы, конечно, не знаете, Анджело Анджелеи доказал, сбрасывая предметы с Падающей башни в Пизе, что тела разного веса падают с различной скоростью. Мой великолепный коллега с Канар пишет сатиру о вселенной, где Аристотель выставлен лжецом, а предметы падают с равной скоростью вне зависимости от Веса.

Глупости, конечно, но они помогают коротать время и давать работу нашим эфирным ангелочкам.

— Э... мне не хотелось бы выведывать тайны вашего святого и загадочного ордена, — начал де Сальседо, — но ангелочки, которых воплощает ваша машина, меня завораживают. Не будет ли грешно, если я осмелюсь порасспросить о них?

Бычий рев монаха перешел в воркование голубки.

— Понятие греха относительно. Позвольте мне пояснить, юноши. Если бы вы скрыли бутылку, скажем, исключительно редкого на сем судне хереса, и не поделились бы с мучимым жаждой благородным старцем, то был бы великий грех. Грех недосмотра. Но если бы вы дали иссушенному пустыней путнику, этой смиренной, богобоязненной душе, отягченной болезнями и дряхлостью, изрядный глоток сей целительной, возбуждающей, умиротворяющей и животворной жидкости, дочери виноградной лозы, — о, тогда всем сердцем я молился бы за вас в память о проявленной любви и всеобъемлющем милосердии. Столь доволен я буду, что, быть может, поведаю вам об устройстве воплотителя — не столько, чтобы причинить вам вред, но достаточно, чтобы вы прониклись уважением к великой мудрости и славе моего ордена.

146